26 апреля, 2016 - 15:56

Засекреченная трагедия. Диагноз «лучевая болезнь» был под запретом

Архив Юрия Ворошилова

30 лет назад произошла одна из самых глобальных в мире техногенных катастроф.

30 лет назад произошла одна из самых глобальных в мире техногенных катастроф. Взрыв на Чернобыльской АЭС унес жизни десятков человек и сделал инвалидами тысячи. Спасатели, сражавшиеся с последствиями аварии на 4-м энергоблоке, оказались в настоящем аду.

От облучения теряли сознание во время работы

61-летний Александр Чупахин был одним среди тысяч украинских спасателей, которым довелось столкнуться с последствиями аварии на Чернобыльской АЭС. Отправляясь в эпицентр катастрофы осенью 1986 года, мужчина и не догадывался о реальных ее масштабах и последствиях.

«О предстоящей командировке в составе 25-й бригады химзащиты я знал месяца за два. Но не представлял, с чем придется столкнуться. Информация, которая тогда появлялась в СМИ, не давала полной картины случившегося», — вспоминает Александр Михайлович.

В Чернобыле Александр с коллегами проводили дезактивацию атомной станции. Чаще всего работали в помещениях, в обычной одежде, без костюмов спецзащиты, потому что их выдавали только тем, кто отправлялся в зону повышенного заражения. В зависимости от того, насколько была опасна территория, рассчитывали и время пребывания в ней.

Осознание того, что ликвидаторы столкнулись со страшным, но невидимым врагом, произошло между 5 и 10 выездом в зону на дезактивацию, признается Александр Чупахин.

«Когда побываешь в разных местах и узнаешь, как заражена вся территория Чернобыля, только тогда приходит понимание, насколько это действительно опасно. Случалось, работает бригада, и от дозы облучения военнослужащий падает в обморок», — вздыхает ликвидатор.

Во время командировки мужчина получил предельно допустимую дозу облучения — 25 рентген. И, как все, кто участвовал в ликвидации, вскоре оказался на больничной койке.

«Никому из ребят не ставили диагноз «лучевая болезнь», всем в карточки писали что-то стандартное, вроде «вегетососудистая дистония». Я лежал в Институте медрадиологии, санаториях, и когда увидел, что традиционные методы лечения не помогают, начал искать что-то свое. Занялся дыхательной гимнастикой по методу Бутейко. Она и дала мне реальный толчок, чтобы выйти из болезненного состояния», — отмечает ликвидатор.

Врачи боялись говорить о последствиях аварии

Директор Харьковского института неврологии, психиатрии и наркологии профессор Петр Волошинов первым в 1986 году начал ставить диагноз «лучевая болезнь» тем, кто побывал в Чернобыле. И долгое время он был единственным доктором, который решился прямо и открыто говорить о тяжелых последствиях катастрофы.

Сложные пациенты появились вскоре после аварии на ЧАЭС. У больных, которых наблюдал профессор Волошинов, было нарушение сосудистого тонуса, сильные головные боли, нередко выраженная психопатология — и весь этот букет потом развивался в инсульты, инфаркты и тяжелейшее поражение нервной системы.

«Считалось, что диагноз «лучевая болезнь» ставится, когда есть изменение крови, а оно происходит при определенной дозе радиации. После катастрофы к нам начали поступать больные, не получившие такую порцию облучения, их кровь была «спокойной», но была поражена нервная система. Поэтому мы первые заговорили о том, что и малые дозы радиации могут вызывать поражение нервной системы. Сейчас это положение уже признают все, тогда же его отрицали. Академик Леонид Ильин, директор Института биофизики из Москвы, который фактически курировал медицинскую часть Чернобыльской трагедии, заявил мне: «Вы хотите сделать пол-Украины и пол-России больными? Такого быть не может!», — рассказал Петр Волошинов.

Харьковского профессора поддержал министр здравоохранения Украины Анатолий Романенко. И после резонансного доклада высокопоставленный чиновник прикрывал врача, чтобы его не уволили. Московские специалисты, которые побоялись приезжать в радиоактивный Киев, целой комиссией заявились в Харьков. Свидетельство визита — копия секретного документа, который Волошинов до сих пор хранит у себя.

«Сейчас эта справка уже не является тайной, а тогда комиссия написала, что я не радиолог и не имел права ставить диагнозы «лучевая болезнь», что они необоснованные. Я документ не подписал, заявил, что не согласен с выводами москвичей, и показал нескольких пациентов. Потом меня и в Москве беспрерывно критиковали, а заболевание описывали как фобию, а не поражение нервной системы», — подчеркнул профессор.

Фотограф стал очевидцем запуска реактора

63-летнего фотографа Юрия Ворошилова можно по праву назвать одним из документалистов Чернобыльской трагедии. За 30 лет он более 50 раз побывал в зоне трагедии, отснял километры пленки и похоронил тысячу друзей-ликвидаторов. Впервые в Чернобыль журналист отправился в июне 1986 года.

«Все начиналось как очередная авантюра. Друг позвал. Ничего ведь не было известно — тогда всю мощь СССР направили на то, чтобы засекретить, не допустить паники и втихаря убрать последствия. Поэтому мы собрались и поехали к землякам-харьковчанам из 25-й бригады химзащиты», — говорит фотограф.

У журналистов был ориентир — село Иванково, что в 50 км от чернобыльской зоны, где стоял лагерь пожарных. Вокруг Чернобыля тем летом полыхали пожары — самолеты специально разгоняли облака, чтобы не прошли радиоактивные дожди. Спасатели дали корреспондентам марлевые маски, солдатскую форму — и те отправились собирать информацию для публикаций…

«Страшно? Даже не думали об этом, нами руководил репортерский азарт! По-настоящему я испугался в октябре 1986 года, когда стал свидетелем запуска первого реактора. Узнал, что в энергоблоке будут наши, харьковские турбинисты. Ну и попер туда, тайно пробрался в 12 ночи. Спрятался под столом, накрытый фуфайками. Внезапно потух свет, стало оглушительно тихо — и кто-то матом сказал: «Ну, все ребята, сейчас рванет, как в четвертом!». Вот тогда я наделал в штаны, был чисто физиологический страх. И подумал: зачем я сюда приехал? Сидел бы в Харькове, кофе пил, а сейчас рванет — и какие там кадры! Запустили агрегат с третьего раза, а в 6 утра, как только смена закончилась, я схватил свои вещи — и на выход. Мне говорят: там кого-то всю ночь охрана ищет. Задержали, чуть морду не набили», — вспоминает Ворошилов.

Все события той ночи журналист записывал до мельчайших подробностей, а происходящее — по минутам. Но цензор статью «порезал», и материал в газете вышел обескровленный.

Физики не боялись радиации

Понимание Чернобыля как трагедии мирового масштаба пришло к Ворошилову только спустя несколько лет. В 1990 году он напросился в гости к физикам-атомщикам, работавшим на Чернобыльской АЭС.

«Уговорил их взять к себе под саркофаг, мы пошли по очень щадящему маршруту. Я стал одним из первых репортеров, которые попали туда. Целую ночь мы пили водку, и услышанное стало для меня откровением. Оказалось, что для ядерной физики Маркс и Энгельс — не авторитет, что ученые готовы доплачивать деньги, лишь бы здесь работать, потому что второй такой лаборатории для исследований больше в мире нет. Что плевать им на радиацию, у физиков было по два дозиметра — один для начальства, и на нем аппарат показывает столько, сколько нужно администрации. И второй — для себя. И тогда я осознал, что случившееся — гораздо масштабнее моего понимания», — с горечью говорит Ворошилов.

Утром, возвращаясь от физиков, фотограф проходил мимо памятника Ленину и подумал: «А он ведь тоже радиоактивный!». Попросил пробегавшего мимо солдатика померить фон у памятника — и так сделал главный для себя снимок.

«Радиации все равно, кто ты — генерал, генсек или рядовой, у нее нет границ! Я все думаю: астронавты, побывавшие на Луне, стали героями человечества. Это вершина цивилизации. А люди, которые ликвидировали катастрофу на Чернобыле, оказались в рукотворном, реальном аду. И это забытая экспедиция», — подытожил фотограф.

Кормили как на убой

Чернобыльская катастрофа произошла в разгар эпохи тотального дефицита. В 1986 году полки советских магазинов поражали чистотой и пустотой. Но ликвидаторов последствий Чернобыльской катастрофы кормили обильно и разнообразно.

«Питание отличалось от обычных столовых: рыбные консервы, которых не найти в магазинах, апельсины… Снабжение у физиков-атомщиков на станции было лучше, чем в воинской части. Кормили хорошо, я даже вернулся оттуда поправившимися», — вспоминает Александр Чупахин.

«Там еды было — то, чего я в жизни не видел: и красная икра, и пепси! Обеспечение было на высоте», — восклицает Ворошилов.

// ]]>