Режиссер Семен Мозговой: "Неигровое кино позволяет делать все, что хочешь"
Картина рассказывает историю заведующей оранжереей киевского ВДНХ Валентины Ворониной, которая после 45 лет работы узнает, что ее отправляют на пенсию. Новость становится для Ворониной шоком. "Хранительница" оранжереи боится, что после ее ухода растения умрут и пытается отсрочить неизбежное.
Украинская премьера "Истории зимнего сада" состоялась на Международном фестивале документального кино о правах человека Docudays UA, где картина получила награду за лучший украинский документальный фильм. До этого "документалку" увидели зрители на кинофестивалях в Европе и США.
Автора фильма, уроженца Харькова Семена Мозгового в свое время грозились отчислить из Академии культуры. Вопреки этому, он получил диплом, а в 2013-м переехал в Киев, где прошел обучение на сценариста в Интершколе. Затем пять лет играл в театре "ДАХ" и параллельно делал свои первые шаги как режиссер.
KHARKIV Today поговорил с автором "Истории зимнего сада" об отличиях съемок документального и игрового кино, особенностях государственного финансирования, режиссуре клипа нашумевшей композиции проекта "Стасік" и возрождении украинского кинематографа.
– Семен, расскажи, как началась "История зимнего сада"…
– В августе 2015-го я снимал рекламу для "ГогольFesta", мы искали локации. Первый раз я увидел эту оранжерею под вечер. Внутри никого не было, и мы залезли туда с оператором. А через неделю, когда мы уже снимали, я познакомился с Валентиной. Она рассказала мне свою прекрасную историю, и я подумал, что надо что-нибудь о ней снять.
К съемкам мы приступили в октябре. Другие люди с ВДНХ, которых я хотел снимать, отказались. Среди них был, например, уборщик-философ, который живет с книгами и котами. У него гнилые зубы, огромные голубые глаза, он очень интересно говорит. Супеклассный персонаж! Но он не захотел сниматься. В итоге осталась только она.
Валентине есть, что рассказать, она всем свою правду толкает. И я стал для нее одним из рупоров.
– На премьере в Харькове ты сказал, что изначально не было известно, что Валентина уходит на пенсию. Чем тогда она привлекла тебя?
– Я думал, что будет классно снять ее историю. Она работала в оранжерее 45 лет, 30 лет не была в отпуске, столько времени сохраняла все это! В 90-х, когда перестали топить, а все истопщики набухивались и спали, она приезжала ночью на такси, спускала всю зарплату на эту оранжерею. В конце концов, она стала считать оранжерею своей.
Изначально хотел сделать ее портрет минуты на три, на большее не хватало драматургии.
– То есть вначале ты планировал снять короткометражку?
– Да. Мы сделали первый съемочный день. Оператор снимал длинное интервью с ней, она стояла счастливая, рассказывала, как сбылась ее детская мечта и она стала "хранительницей" оранжереи. Такая милая красивая история.
На следующий день я уехал в Харьков к родителям. Она позвонила мне и сказала, что все пропало – ее отправляют на пенсию. Мы начали снимать, хотели помочь ей остаться. Но в процессе съемок я заметил, что она похожа на советского партработника, идеолог сталинизма немножко. Это человек старой школы, она сидит на стуле, всем указывает, что делать. Никому это не нравится. Понятно было, что такой человек не нужен. Скрипач не нужен! (Смеется)
Ей надо было полгода отработать еще, чтоб у нее была выслуга лет больше и, соответственно, больше пенсия. Но ей не дали даже полгода.
– На странице фильма в Facebook написано, что "История зимнего сада" – "фитодрама с элементами фитокомедии". Что это вообще такое?
– Это придумали прокатчики. Но вообще это комедия-драма. Это более тонкий жанр, чем трагикомедия. Что-то между трагикомедией и драмой.
– Как у тебя получилось заручиться государственным финансированием? Вот, например, у тебя есть идея снять фильм. Что ты делаешь дальше? Приходишь в Госкино и говоришь: "Есть идея, дайте денег"?
– Здесь такого не было. Это череда случайностей. Мне хотелось снимать, потому что я по образованию режиссер. Театр давал мне много энергии, хотелось реализовать ее в кино.
Этот фильм стартовал как короткий метр. Мы снимали за свой счет, оператор и звукорежиссер предоставляли свою технику. Все давали по бартеру условно. И мы просто это снимали, а потом оно понеслось, как ракета, вперед.
– Но все же как удалось от съемок за свой счет выйти на бюджет в 1,8 млн грн?
– Мы получили грант от British Council. Я решил, что надо делать полный метр. Чтобы заключить контракт с Госкино, должна быть аккредитованная компания, которая может делать государственные заказы. Мы пришли к компании "ТОВ Мейнстрім Пікчерз", заключили с ними договор.
У государства просили денег только на постпродакшн. Из всего бюджета государственных денег только 385 тыс. грн. Остальное – это европейские гранты и инвестиции как команды, так и компании.
– Государственные деньги ведь нужно возвращать?
– Возвращать нужно в размере, в котором мы получили от государства. Государственная часть – это 20% бюджета. Соответственно, 20% и возвращаются.
"В Северной Каролине я был экзотической обезьянкой"
– На каких фестивалях показывали "Историю зимнего сада"?
– Мировая премьера состоялась в Чехии на фестивале документального кино в Йиглаве. Международная – на DOK Leipzig в Германии в одном конкурсе с фильмами [Сергея] Лозницы и [Виктора] Косаковского. Это пока что топ этого фильма. После был Docudays UA, где картина взяла свой первый и пока единственный приз.
Затем я полетел в США – в Северную Каролину на фестиваль Full Frame. Других украинских фильмов на этом фестивале не было, я был там экзотической обезьянкой. На Full Frame съезжается публика из провинции – дедушки-бабушки, в основном. На мой фильм был солдаут – пришло 300 человек. Многие из зрителей очень эмоционально реагировали. Но минуте на 50-й люди начали массово валить. Ушло, наверное, человек 30-40.
– Как думаешь, почему они ушли?
– Им было непривычно. Для них документальное кино – это когда сидит человек рассказывает, есть закадровый текст, музыка драматичная. Все про страшные социальные штуки и расизм. Мой фильм – это что-то другое, необычное, поэтому кому-то не зашло.
После США был в Македонии на MakeDox, это классный фестиваль креативной документалистики. Финальной точкой была премьера в Нидерландах на Eastern Neighbours – фестивале, который начинался с балканского фокуса. Но сейчас у них больше фокус на Восточной Европе.
В следующем году фильм поедет в Бруклин. Еще есть шанс показать его на тематических фестивалях в 2020-м.
– Поговорим о съемочном процессе. В документальном кино принято снимать второй-третий-n-ный дубль, как в игровом?
– По-разному бывает. Неигровое кино позволяет делать все, что хочешь. Я пытался влиять на реальность как режиссер, но вторжение было минимальным. Я просто сидел и гладил собачку, пока оператор мерз с сосульками в бороде и снимал красивые планы.
Я больше направлял – допустим, они пилят пальму и несут горшок. Я говорил: "Подождите, сейчас мы включим камеру, и тогда вы несете горшок". В какой-то момент я понял: мое вмешательство бессмысленно, и то, что происходит без него, и так прекрасно.
– В фильме Валентина много говорит сама с собой. Ты давал ей перед съемками установку, чтобы она "работала на камеру"?
– Нет. Сработал сам факт, что ее увольняют и ее внутренняя человеческая драма. К середине съемок она забыла о камере и не играла на нее.
– Как ты считаешь, документальное кино должно вызывать у зрителя эмпатию к персонажам или скорее быть нейтральным взглядом через замочную скважину?
– Мне хотелось уйти от оценочных суждений. Я монтировал так, чтобы линия Валентины не давала нам ни плохой, ни хорошей окраски. Мы должны ее любить и ненавидеть одновременно, это Стокгольмский синдром, о котором мне позже рассказывали критики.
Для меня документальное кино тяготеет к чувству объективной правды и объективной подачи реальности. Игровое кино использует методы (сценарий, монтаж, мизансцены), которые от объективизации правды нас отбрасывают. Поэтому для меня документальное кино может давать намного более сильные переживания, чем любое игровое.
– Что сказала Валентина, когда ты показал ей финальную версию?
– Короткий метр ей не очень понравился. Сказала, что я не показал, как она топит печи. В финальную версию вставил эту сцену. И когда она была на премьере на Docudays UA, мне кажется, ей понравилось. Она постоянно комментировала что-то деду-связисту [еще одному герою фильма – прим.]. Но я видел, что она улыбается.
"Просто выехать и снять человека в белом платье сейчас стоит тысячу долларов"
– На премьере "Истории…" ты сказал, что сейчас работаешь над еще одной "документалкой" – о мотоциклистах…
– Да, она называется "Сіль from Bonneville". Я на стадии, близкой к финальному монтажу. Мы сдали фильм в Госкино, сейчас я ищу дальнейший путь картины. Хочется, чтобы фильм запремьерился весной на каком-то большом красивом фестивале и у него была хорошая фестивальная судьба. Для этого, я надеюсь, есть все шансы.
– А как обстоят дела с твоим замороженным проектом "Свято хризантем"? Это ведь как раз игровой фильм…
– Государство забрало у меня деньги. Наш новый прекрасный министр культуры Бородянский решил, что надо подрезать крылья людям. Но я не рассматриваю это как "все пропало". Если картина полтора года побудет в разработке, может быть, это даст ей намного больше, чем если бы уже надо было ехать на Балканы снимать.
От дебютного короткого метра мы пришли к смелому огромному проекту, который три года висит и все за него бьются. Мы сняли важные драматургические истории, которые могли, в Украине. Дальше начинается футуристический мир. И хочется, чтобы это была фантастика визуально. Это смелое арт-хаусное кино, моя заявка, и я решил, что лучше подождать и результат будет еще лучше.
– Два месяца назад вышел твой клип на трек "Колискова для ворога" проекта Анастасии Шевченко "Стасік". Песня и видео изрядно нашумели, у клипа на YouTube сейчас 650 тысяч просмотров. Как ты познакомился с Анастасией?
– Настя – главная героиня "Свята хризантем". Она, как и я, играла в "ДАХе", в том же спектакле, но до меня. Я знал ее только заочно. Потом ушла на фронт. Когда она вернулась с войны, я как раз искал актрису на роль, мне нужна была военный медик. И вот у меня есть военный врач. А она еще была наголо стриженной, а я как раз хотел на эту роль наголо стриженую девушку.
– То есть даже в игровом кино у тебя есть элементы документалистики: военного врача играет настоящий военный врач…
– Я стараюсь в игровом кино брать многое из жизни – ситуации, диалоги, саму суть актеров. У меня, например, играет моя бабушка, я перенес в кино какие-то ее состояния. Сама история из "Свята хризантем" – женщины, выжившей при ядерном взрыве, потому что она колдунья, которая лечит людей и выращивает хризантемы – из жизни. Мой парикмахер, которая меня с детства стригла, когда я уже был постарше открыла в себе дар и начала лечить людей. Что-то она точно знает. И я ходил к ней, смотрел, как она это делает, записывал. Для меня влияние жизней и случайностей в кино – как в игровом, так и в документальном – очень важно.
– Как появилась идея снять клип на "Колискову для ворога"?
– Мы давно с Настей об этой песне говорили, думали, как ее снять. Она сделала две классные работы с Аней Бурячковой – очень серьезным киевским клипмейкером – раскрутилась. Вдруг она мне звонит и говорит: "Аня загружена, а я не могу ждать, мне нужно срочно выпускать эту песню, это мой манифест". А у меня 10 дней до сдачи "Сіль from Bonneville" в Госкино. Я говорю: "Боже, Настя, это не сейчас должно быть". Но в итоге не смог ей отказать.
Она сняла свой первый клип на этой Трипольской ТЭЦ под Киевом. И сказала мне, что хочет снимать там максимально просто. Я говорю: "Просто? Отлично, давай одним кадром!". Получилось пятью, но все равно.
Когда мы снимали, я подумал, что больше не хочу клипы снимать. Мне не нравится, что клип – словно обслуживающий элемент к музыке, а не самостоятельное произведение искусства.
– Какой бюджет у этого клипа?
– Съемка обошлась где-то в тысячу долларов. Просто выехать и снять человека в белом платье сейчас стоит тысячу долларов в Киеве. Плюс постпродакшн. Мы не взяли с нее никаких гонораров. Я ей во время работы над фильмом платил не такие большие деньги за съемки, а за дополнительные съемки вообще ничего не платил. Поэтому это был бартер.
– Русские субтитры в клипе – символичный жест для россиян – тоже идея Насти?
– Да, это ее высказывание как художника, как ветерана войны, как патриота.
"Мы вышли с лыжами, а снег растаял и надо ехать по грязи"
– В нашем прокате становится все больше украинских фильмов. Как ты считаешь, украинское кино сейчас переживает возрождение?
– Началась вся история после Майдана. [В Госкино] пришел [актер и продюсер Филипп] Ильенко. Я считаю, что его работа при всех плюсах-минусах дала много хорошего.
Сейчас все изменилось и выглядит, как имитация деятельности и большевизм по факту. Я читал мемуары советских режиссеров – и это все похоже на хрущевские встречи. Новый министр культуры говорит: "Кинотеатры мы делать не будем, будем снимать сериалы и идти к людям через телек". Для меня это уже почти билет в Канаду.
Есть закон о кинематографии, который предполагает, что Госкино финансирует в регионах половину стоимости кинотеатров. У нас очень мало экранов, пока их не станет больше, будет жопа – прокат не будет возвращаться. Но министр говорит: "Мы не будем строить кинотеатры, будем делать сериальчики".
Мы пишем письма, но все на них плюют. Проводят "левые" конкурсы, заблокировали Госкино, терроризируют Раду, Рада прогнулась. До этого немного расслабились, ходили на питчинги [презентации кинопроектов для привлечения инвесторов – прим.], все шло по накатанной. А сейчас мы вышли с лыжами, а снег растаял и надо ехать по грязи. Политически все не очень приятно, но, с другой стороны, возможно, это нас укрепит.
– Какие украинские фильмы поразили тебя за последнее время?
– Мой любимый – фильм Алины Горловой "Явних проявів немає". О женщине, которая вернулась с фронта с посттравматическим синдромом и пишет расследование о погибших. Очень сильный фильм, тоже был на DOK Leipzig, взял все возможные награды.
Еще – "Тато – мамин брат" Вадима Илькова. О художнике, музыканте и квир-активисте Толике Белове, воспитывающего дочь своей сестры, у которой психические расстройства. Это невероятно сильное гуманистическое кино.
"Додому" Наримана Алиева мне тоже понравилось – в первую очередь, из-за финала.
– В день премьеры на сеансе в Харькове было человек пять…
– Ничего страшного. Все равно "Додому" оставил след, и это хорошо. И в Каннах его показали.
Сейчас вот выйдет [Валентина] Васяновича "Атлантида" – я ее не видел, потому что Васянович не пустил меня на показ, сказал, что там будет хреновый звук. И я жду, когда посмотрю его. Его показали на фестивалях в Венеции и в Японии, и он взял награду в Венеции – это достижение десятилетия для украинского кино.
На днях официально заявили, что украинский фильм "The Earth is Blue as an Orange" покажут на Сандэнсе [самый известный американский фестиваль независимого кино – прим.]. Это очень высокий уровень. Попасть на Сандэнс – это из области фантастики. Как выиграть Грин-Кард, только намного сложнее.
Автор: Дмитрий Кузубов
