Евгений Захаров: от репрессий на Донбассе пострадали более 6000 украинцев
В эксклюзивном интервью известный украинский правозащитник Евгений Захаров рассказал «ХН» о делах, которые сегодня ведет Харьковская правозащитная группа, спорах с Human Rights Watch и о том, как он помог 150 тысячам остарбайтеров.
Сепаратисты не обращаются, считают «укропами»
Сколько сейчас дел ведет Харьковская правозащитная группа?
Несколько сотен. В 2015-м у нас только стратегических дел было 264, а в этом году их за 6 месяцев уже более 200. Это дела, которые могут изменить правоприменительную практику в стране, повлиять на законодательство и будут иметь перспективу в Европейском суде. А помимо стратегических дел, еще много обычных.
Такое число дел – это много или мало?
В 2013 году стратегических дел было в три раза меньше, и они были иными. Сейчас очень много производств, связанных с пропавшими без вести, бессудными казнями, пытками пленных и военнопленных, незаконным лишением свободы. Добавились дела погибших и раненых от обстрелов, о потере имущества во время военных действий – и государство никак не компенсирует эту утрату.
А важно разобраться, какая сторона уничтожила жилище?
Это не имеет значения. Государство обязано помочь. Дело в том, что у нас до сих пор нет ни программы восстановления, ни законов, которые обязывали бы решить вопрос о компенсации, ни методики возмещения убытков. Все это пущено на самотек.
С вопросом плена, пыток и смертей к Вам обращаются люди, родные которых пострадали на оккупированной территории?
Да, а также из населенных пунктов, которые какое-то время находились под контролем «ДНР-ЛНР». Там ранее захватывали людей в плен, держали в неприспособленных местах, а позже освобождали всеми правдами и неправдами. Некоторые пленники сейчас хотят добиться сатисфакции.
А как можно добиться справедливости, если Ваши представители не могут попасть на оккупированную территорию?
А нам и не нужно туда ехать. Мы совершаем необходимые правовые действия, отправляем заявления в Европейский суд, который может вынести решение: против России – если мы докажем, что она тут замешана и является источником нарушения права, или против Украины – за бездеятельность, поскольку государство ничего не сделало, чтобы помочь своим гражданам.
Есть ли среди Ваших подопечных люди, придерживающиеся сепаратистских взглядов?
Знаете, они к нам, как правило, не обращаются – ищут защиту в другом месте, видимо, считают нас «укропами». Было несколько звонков, но дальше дело не пошло. Хотя, если бы они к нам пришли, то мы бы их защищали тоже, вне зависимости от их мировоззрений. Кстати, пенсию нужно платить всем, не принимая во внимание то, где люди живут и что думают. Поэтому когда я слышу официальное заявление, что СБУ провела спецоперацию и сохранила для бюджета 3,9 млрд гривен, предназначенных для соцвыплат на оккупированных территориях, то меня это возмущает. Это цинизм!
Преследования добровольцев довольно часто необоснованны
Защищаете ли Вы бойцов добровольческих батальонов? Складывается впечатление, что власть пытается стереть их из истории.
Действительно, было ощущение, что началась кампания против добровольцев, что их хотят наказать за преступления, которые они якобы совершили, защищая государство. При этом совершенно не учитывается, что нельзя одной меркой мерить события, которые происходили в 2014 году, потому что бойцы фактически своими телами останавливали расползание «русского мира». Поскольку на Донбассе было массовое предательство милиции и СБУ, добровольцы не могли обратиться к правоохранителям, чтобы те задержали сепаратистов. В итоге они самостоятельно их задерживали, не имея на это юридического права. Но у добровольцев не было другого выхода, понимаете? Поэтому неправильно сейчас привлекать их к уголовной ответственности за это.
Таких процессов много?
Достаточно много – это в основном айдаровцы. Обращались к нам и из других батальонов. Вот тут надо разделять: есть случаи преследования айдаровцев совершенно необоснованные. Например, добровольцы пришли задерживать сепаратиста, но не стали делать этого: маленький ребенок, жена крик подняла. Бойцы, уходя, взяли ноутбук и старенький телефон, чтобы проверить, с кем этот человек общается. Причем семья богатая, в доме при желании гораздо больше можно было взять. А сепаратист тут же позвонил правоохранителям – те технику вернули и добровольцев схватили, предъявив им обвинение в разбое. И в этом деле до сих пор не поставили точку. Ребята на воле, но суд против них даже не начался, хотя следствие закончилось больше года назад. А сепаратист по-прежнему живет в Троицком, занимается бизнесом…
И полиции он не интересен?
Да. Есть и другие дела. Сами айдаровцы говорили, что (в добровольческих батальонах – прим. авт.) были люди, которые занимались пытками, мародерством, «отжимом» имущества… Их тоже немало – около 20 %. Таких бойцов нужно привлекать к ответственности, и никакие обстоятельства их не оправдывают.
Human Rights Watch заявили летом о 40 случаях нарушения прав при содержании, пытках в тюрьмах Украины. Вы в ответ привели цифру 5200 случаев нарушения прав человека на оккупированной пророссийскими боевиками территории. Откуда возникла эта цифра?
С начала войны мы ведем постоянный сбор информации о людях, которые пострадали, в том числе и от репрессий политического характера – за свою проукраинскую позицию. За эти взгляды в 2014 году легко можно было лишиться жизни.
И лишались…
Да, и есть данные. Я знаю парня, которому пророссийские боевики отрезали руку из-за татуировки «Слава Украине». В Брянке (Луганской области – прим. авт.) расстреляли троих студентов за патриотическое приветствие. Данные о нарушении прав собирала организация «Мирный берег» и правозащитник из Луганска Геннадий Щербак, живущий теперь в Луцке. Он все время ищет и находит новую информацию: 5200 человек было летом, а сейчас уже больше 6000 пострадавших. Из них 3080 человек – те, кого обменяли. А на основе изучения 165 анкет людей, побывавших в плену, 87 % военнопленных и 50% гражданских подвергали пыткам.
Почему к выводам Human Rights Watch прислушиваются больше? И близки ли они к истине в принципе?
Human Rights Watch со своими квалификациями очень запаздывают. В июле 2014 года они говорили, что у нас внутренний конфликт немеждународного характера, а спустя несколько месяцев заняли другую позицию – международный военный конфликт. Я с ними спорил не раз, говорил, что сравнивать две стороны конфликта, словно они одинаковые, нельзя. Нужно четко отдавать себе отчет в том, что все началось из-за политики России. К тому же нельзя забывать, что украинских пленных истязали россияне, в том числе и офицеры ФСБ. Это доказано и есть в наших материалах. А Human Rights Watch об этом не говорит ни слова.
У вас не возникает ассоциаций с 1939 годом, когда весь мир сквозь пальцы смотрел на действия Гитлера и даже пытался с ним заигрывать, говоря, что ничего страшного он не делает?
Нет, хотя бы потому, что США себя так не ведут. Они достаточно последовательны, и сейчас речь идет о том, что возник двухполюсный мир, где Россия – оппонент Запада. И Пентагон, и НАТО, и Россия сегодня всерьез готовятся к Третьей мировой войне, как это ни печально. Украина первой этот удар принимает, и нам будет труднее всего. Поэтому мы должны быть сильными – в этом случае нам захотят помочь США и та же Европа.
Добились выплат для остарбайтеров
В 1990 году Фонд Генриха Белля и германская «Партия зеленых» решили, что Германия виновата перед остарбайтерами и должна выплатить им компенсацию. Немцы привлекли общественную организацию «Мемориал», которую тогда в Харькове возглавлял Евгений Захаров, чтобы найти всех угнанных на работы. Людям нужно было иметь подтверждающие документы, а их по возвращению в Союз изымали милиционеры.
Я подумал, что бумаги нужно поискать в областном архиве, и как депутат горсовета обратился туда. Директор архива в отчаянии рассказала, что на руках у нее сотни заявлений. Я вызвался помочь, – вспоминает Евгений Ефимович.
Оказалось, что списки бывших остарбайтеров были переплетены в огромные амбарные книги формата А4 невероятной толщины – не обхватишь, и все данные в них размещались не по алфавиту. Во время войны из Харькова и области на работы в Германию отправили 150 тысяч человек.
Поскольку я – математик, то сразу понял, как могу помочь. Директор архива обратилась в облисполком, чтобы ей купили компьютер. А мои коллеги – я тогда был начальником бюро ХЭМЗа – с воодушевлением написали программу и ввели информацию из более 40 книг обо всех 150 тысячах остарбайтеров в компьютер. На работу ушло 3 месяца, за которые в архиве скопилось 600 заявлений. Ответы на них сделали за два дня – и Харьков стал пионером в компьютеризации архивного дела, – отмечает Захаров. – Все остарбайтеры получили архивные справки, те, кого угнали в Германию еще детьми, – льготы от государства, а мои сотрудники – небольшую прибавку к зарплате.
Справка
Харьковская правозащитная группа (ХПГ) возникла как отдельное юридическое лицо в ноябре 1992 года. До того она существовала с 1988 года как правозащитная группа харьковского «Мемориала», а некоторые ее сотрудники участвовали в правозащитном движении 60–80-х годов. В 1998 году ХПГ стала лауреатом премии ЕС/США «За демократию и гражданское общество». Сегодня в состав ХПГ входят около 50 человек: журналисты, историки, филологи, юристы, математики, физики, программисты, учителя, инженеры и студенты. В штате работают 25 человек, остальные – по совместительству и на общественных началах.
Почему математик стал правозащитником
В моей семье много родных было репрессировано, и я хотел понять, почему это произошло. К тому же родители дружили с диссидентами – Ларисой Богораз, Юлием Даниэлем и другими – и ничего от меня не скрывали, поэтому я с детства читал и распространял самиздат. Как-то естественно получилось, что я вырос в диссидентском окружении и перенял его неписаные стандарты поведения, да и писаные тоже – например, «не верь, не бойся, не проси» Варлаама Шаламова.
Вообще среди советских диссидентов было много ученых, прежде всего, математиков и физиков. Наука приучает к строгости и дисциплине мышления, и поэтому ложь и никчемность советской идеологии становились понятными очень быстро, а дальше все зависело от степени темперамента и конформизма. В общем, постепенно правозащитная деятельность стала моей второй профессией, а затем и единственной.
