Владимир Жемчугов: «Украина там не сдается»
История Владимира Жемчугова известна практически каждому украинцу. Он не военный, но в 2014 году встал на защиту родной Луганской области, организовав партизанский отряд.
В сентябре 2015-го, во время выполнения очередного задания, Владимир подорвался на растяжке и лишился зрения и рук. Чтобы не попасть в плен, он пытался добраться до трассы, по которой ночью шли российские «Уралы». Однако машины объехали его и через какое-то время за партизаном приехали боевики. Так Владимир оказался в плену, прошел множественные допросы и издевательства. Обменяли Жемчугова только через год. Сейчас он продолжает лечение и помогает в организации аукциона в помощь семьям военнопленных.
– Владимир, вы бросили бизнес в Грузии и переехали в Украину во время войны на Донбассе, занимались партизанской деятельностью. Ваш пример может быть вдохновляющим для многих украинцев.
– Мы с женой решили возвращаться в Украину еще в 2013 году. Фактически я на тот момент уже был более-менее свободен, приезжал из Грузии и собирался заниматься обустройством нового дома, но пришла война. Я не смог пройти мимо того, что мой дом уже почти захватили, в Красном Луче у меня осталась мама. Меня многие называют безбашенным. Так и есть, потому что пойти воевать без какого-то государственного статуса, юридической поддержки, гарантий сможет не каждый. В 2014 году, когда я организовывал партизанское движение, люди, которые были против российской оккупации, говорили мне: «А что нам делать? Государство боится объявить войну, а ты хочешь, чтобы мы сами занимались какой-то «махновщиной»? Мы же будем убивать граждан Украины и России, наносить ущерб собственности. Ты не думаешь, что потом с нас кто-то спросит?». Я понимал, что это так, но рискнул.
– К идее создать отряд в Луганской области в армии относились несерьезно?
– Недавно было объявлено, что партизанами проведено 30 военных операций (как сообщили в Администрации Президента, в период с 28 декабря 2014 года по 24 сентября 2015 года Жемчугов провел 30 спецопераций по уничтожению военных объектов врага, за что ему присвоили звание Героя Украины – прим. «ХН»), но это было уже в 2015 году, в информационной корректировке и в координации с украинской армией, когда меня признали. А о том, что было сделано партизанами в 2014 году, мы пока не говорим, этого еще нельзя рассказывать. В 2014 все попытки контактировать с украинской армией были безуспешны – нас воспринимали несерьезно. Оружия нам не давали, но всегда с удовольствием брали наши разведданные: информацию о передвижении российских войск и готовящихся операциях. Я на свой страх и риск сообщал информацию об уничтожении техники и проведенных нами операциях: они, видимо, получали подтверждение, что это делает не украинская армия. А в 2015-м я сам поехал в Киев и зарегистрировал партизанский отряд, поставил в известность командование о нашем существовании. И тогда уже нас начали воспринимать серьезно.
– На территории Луганской области не боялись, что за вами следят или подозревают в партизанской деятельности?
– Никто не подозревал. В августе 2014 года, когда пришла регулярная российская армия, я понял, что открыто разговаривать нельзя. Мы брали в отряд людей, но длительно, несколько месяцев, проводили собеседования, чтобы понимать – человек хочет участвовать в вооруженном сопротивлении или нет. Было очень тяжело слушать, что политики и люди говорили, мол, вы, жители Донбасса, предали Украину, вы не воюете, а мы должны ехать и защищать ваши дома. Понимал, что рискую жизнями своих товарищей и их семьями, поэтому мы молча воевали и все. Это спасло нас от утечек информации. Когда меня допрашивали ФСБшники, удивлялись: «Так это вы этим занимались?». Они долго искали, кто производит взрывы и обстрелы, но никакой информации достать не могли. Мы не гнались за славой, просто защищали свой дом.
– Сейчас остались еще отряды на Донбассе?
– В Луганской области партизан было мало. В Донецкой области больше, и они действительно там воюют. Было очень тяжело, потому что на всю эту работу нужны деньги. Сейчас появляются еще такие операции. В Луганской области самая громкая была в марте – в Ровеньках взорвали нефтебазу, через которую шло снабжение военной части, откуда российская ПВО получала топливо. В Антраците взорвали военкомат, в Луганске – памятник ополченцам. Конечно, это делают местные жители. Но таких операций, как при мне, уже нет. Это очень рискованно, люди боятся за свои семьи. Но даже это показывает, что Украина там не сдается.
– После возвращения из плена вам не предлагали возглавлять какую-нибудь партизанскую структуру?
– Я уже не могу ничего возглавлять. Все навыки я получил из Советской армии, остальное – из Youtube, там все есть. Не могу сказать, что я обладаю какими-то необычными знаниями. Мне еще год нужно лечить глаз, предстоят операции – надеюсь, зрение восстановится. Партизан готовить на территории Украины не предлагали. Для этого есть ВСУ, подразделения СБУ, военная разведка. О своем опыте я разговаривал во время встречи с легендарным американским ветераном Шайло Харрисом в Американском доме в Киеве.
– В плену вы несколько раз пытались покончить с собой. Что давало силы жить дальше?
– Мысли о том, чтобы дальше жить, ко мне вернулись, когда меня перестали допрашивать и поняли, что я не пугаю, а могу действительно что-то сделать с собой. Когда прекратились пытки, я понял, что меня оставили просто как обменный материал, стали оберегать. Осознал, что мне нужно сохранить человеческий вид, не превратиться в тряпку и если умереть, то с поднятой головой. Меня подталкивало к жизни чувство самосохранения. Во время допросов часто снимали видео, и я не хотел, чтобы меня показывали как человека, который сдался. А когда сидел в тюрьме и становилось тяжело, вспоминал моменты из прошлой жизни, как, например, с семьей куда-то ездили.
